Когда моя новая мачеха настояла, чтобы я начал называть её «мамой», я не спорил — просто ждал и наблюдал. Она думала, что сможет занять место моей мамы за один день. На её день рождения я подарил ей ровно то, о чём она просила.
Было тихо. Слишком тихо.
Папа сидел за столом, перелистывая газету, как каждую субботу. Ни звука — только шелест бумаги и тиканье часов на стене.
Я сидел на диване и старался не шевелиться. Он не любил утренний шум.
— Домашка есть? — спросил он, не отрываясь от чтения.
— Есть, — ответил я. — Позже сделаю.
— Не тяни до последнего.
— Не буду.
И всё. Он не спросил, по какому предмету, не предложил помощь. Никогда не предлагал. Говорил: если сам не можешь разобраться — значит, плохо слушал на уроке.
Я посмотрел на руку. Шрам на костяшке всё ещё был. Я получил его, когда упал с велосипеда. Мне тогда было лет пять или шесть.
В тот момент я заплакал. Он стоял надо мной и сказал: «Ты же не умираешь. Мальчики падают. Вставай».
Я встал.
Когда мне снились кошмары, я подходил к его двери. Он не вставал. Просто говорил: «Иди спать, Женька. Всё в порядке». Так что я перестал стучаться.
Я никогда не просил игрушек или новой одежды, если старая не рвалась. Я знал, как надо.
И всё же я уважал его. Он тяжело работал. Он нас кормил. Он приходил на все школьные мероприятия. Просто почти ничего не говорил.
Я подошёл к книжной полке. У нас не было много фотографий, но в самом углу я нашёл маленькую. Мне на ней года четыре. Я сижу у него на плечах. У нас обоих странная полуулыбка. Такая редкая, почти чужая.
Я чуть улыбнулся и услышал шаги за спиной. Это был тот день, когда она вернулась. Мне было семь, когда я впервые её увидел.
Папа открыл дверь, а я выглянул из-за его плеча.
Она стояла с ярко-голубым подарочным пакетом в руках. Глаза у неё были большие, влажные. Улыбка слишком широкая.
— Привет, Женька, — сказала она. Голос дрожал.
— Кто это? — спросил я.
Она присела, всё ещё держа пакет. — Это я, милый. Я Женя… твоя мама.
Я посмотрел на папу.
Он скрестил руки. — Она захотела тебя увидеть.
Я не двигался. Не знал, что сказать. Я видел её на фото, слышал пару историй. Я знал, что она не была готова быть мамой, когда я родился. Для меня она была призраком.
— Я кое-что тебе принесла, — сказала она. — Пустяки… но вдруг понравится.
Она протянула пакет. Я взял его. Внутри была мягкая зелёная черепашка. С тех пор она со мной.
— Спасибо, — сказал я.
Папа прокашлялся. — Останься на обед.
Она удивилась. — Правда? Можно?
Он не ответил. Просто пошёл на кухню.
Так всё и началось.
Потом она стала приходить чаще. Иногда забирала меня — в зоопарк, в океанариум. Помню медуз. Они светились, как медленные воздушные шары.
— Тебе нравится рисовать?
Я не знал, как отвечать на половину её вопросов. Никто раньше не спрашивал. Но мне нравилось.
Однажды мы рисовали. Она сказала, что не важно, если грязно.
— Ошибаться можно, — сказала она.
Я посмотрел на синюю кляксу на бумаге. — Папа не любит бардак.
Она смеялась часто. Задавала вопросы: «Какой у тебя любимый цвет?» «Какие книги тебе нравятся?»
Она мягко улыбнулась. — А я не твой папа.
Мы начали переписываться даже когда не виделись.
Я: Получил пятёрку по орфографии.
Мама: Это потрясающе! Горжусь тобой!
Я: Скучаю по черепашкам.
Мама: Пойдём к ним в эти выходные.
Папа не особо комментировал её визиты. Но и не запрещал. Однажды я видел, как они разговаривали на веранде. Он не кричал. Она улыбалась. Он даже кивнул на что-то, что она сказала.
Это было как победа.
Всё шло неплохо. До появления Кати, новой жены отца.
Я вернулся из школы и зашёл на кухню. Катя стояла у стола, расставляла тарелки, как на кулинарном шоу. Улыбка — слишком широкая, губы — слишком красные для кухни.
— Вот ты где! — сказала она. — Как раз вовремя. Поможешь накрыть на стол, солнышко?
Я бросил рюкзак у двери.
— Конечно.
— И не забудь оставить место для мамы, — сказала она, показывая на себя обеими руками, будто я мог забыть, кого она имеет в виду.
Я замер. Руки уже тянулись за тарелками, но я остановился.
— Конечно, — спокойно сказал я. — Я поставлю тарелку для Кати.
Её улыбка дрогнула. Совсем чуть-чуть. Потом она начала тереть виски.
Ужин прошёл в тишине. Только её голос слышался — про новые подушки, про любимый торт, про то, как скоро у неё день рождения.
— Не верится, что уже скоро, — сказала она, отпивая воду. — Интересно, что мне готовят. — Сказала это, глядя прямо на меня.
Я промолчал. Папа медленно жевал, не смотря ни на кого.
— И знаешь, — добавила она, — ещё никто не называл меня «мамой». А я ведь теперь твоя мама на полный рабочий день.
Я тыкал в брокколи, не глядя. Глаза щипало. Папа бросил на меня взгляд — тот, что ясно говорил: слёзы не допускаются.
Позже я написал Жене.
Я: Она хочет, чтобы я называл её «мамой». Она даже не знает, какие хлопья я люблю.
Мама: Она не заслужила это. Но ты справишься.
И я справлюсь.
На её день рождения я постучал в её дверь с утра.
Она открыла, ещё в халате. — Женька? Всё в порядке?
Я широко улыбнулся. — С днём рождения, мама!
Она моргнула. Потом улыбнулась ещё шире. — О, спасибо, милый! Это так много для меня значит.
— Я надеялся, ты приготовишь мой любимый праздничный завтрак.
Она удивлённо моргнула. — Какой?
— Ну… тот самый. Который мы готовим каждый год с детства.
— А-а… конечно. — Потёрла висок. — А что там было?
Я склонил голову. — Ты же моя полная мама. Разве не должна знать?
Она неловко засмеялась. — Ну… я тебя удивлю.
Через десять минут у меня были… яичничные блинчики. Я ел молча. Сфотографировал и отправил Жене.
Я: Завтрак-хаос. Она сделала яичничные блины.
В школе я перешёл ко второй части плана.
Я (Кате): Получил пятёрку за сочинение, мам!
Ответа нет.
Я: После физры устал. Взять буррито или бутерброд?
Ничего.
Я: По французскому нормально. Сейчас смотрим фильм. 🙂
Через десять минут: «Молодец».
Я продолжал. Каждый урок. Каждый перерыв.
К четвёртому уроку: «Занята».
К шестому: «Женька. Я на совещании».
К концу дня: «Женя, хватит. Я тебе не нянька!»
Я улыбнулся.
Тем вечером я притворился, что болен, и ушёл из школы пораньше. Катя сидела с ноутбуком.
— Уже дома? — спросила она.
— Мне плохо.
— Ну… иди полежи, ладно? У меня Zoom через пять минут.
Я скинулся на диван. — Сделаешь мне имбирный чай? Женя всегда делает, когда я болею.
Она обернулась. — Женька, мне некогда. Мне надо слайды доделать. Потом.
Я медленно кивнул. — Мамы на полный день не уходят в отпуск.
Она уставилась на меня. Потом повернулась обратно к экрану.
Позже папа сказал, что после ужина будет семейный разговор. По его тону я понял — серьёзно.
Я знал, о чём пойдёт речь. Но то, что случилось, — не ожидал.
За ужином — тишина. Звяканье вилок. Потом папа положил салфетку и посмотрел на меня.
— Пора с этим разобраться, — сказал он. — Женька, тебе пора называть Катю тем, кем она является.
Я вдохнул. — Я…
Катя подняла руку. — Подожди. Я сначала скажу.
Её голос был мягче, чем я когда-либо слышал.
— Я перегнула палку, — сказала она. — Мне было нужно это слово — «мама» — потому что я думала, что тогда стану частью чего-то. Думала, если ты так меня назовёшь, я наконец-то почувствую себя важной здесь.
Она опустила взгляд на тарелку. Потом снова на меня.
— Но я пропустила самое главное — я не заслужила это. Женя — замечательная мама. Я не пытаюсь её заменить.
Я смотрел на неё. Впервые она не играла. Она была настоящей. Папа молчал. Но в его лице что-то изменилось. Как будто — уважение.
Я медленно кивнул. — Спасибо. Я пока не знаю, как тебя называть. Но я это ценю.
Позже я написал настоящей маме.
Я: Всё. Она извинилась. Не ожидал.
Мама: Ты справился с сердцем. Я горжусь тобой.
Я улыбнулся и изменил контакт Кати:
Катя (мачеха)
Некоторые слова говорят не потому, что от тебя требуют. А потому, что они — правда.
