Когда я купила дом-помойку, принадлежавший покойной матери моей мачехи, я знала, что его восстановление займёт годы. Но я и представить не могла, что, вложив в него душу, сердце и все свои сбережения, мачеха однажды заявится и потребует дом обратно.
Первый раз, когда я вошла внутрь, меня буквально сбил с ног запах плесени, протухшей еды и чего-то ещё, кислого и едва уловимого. Входная дверь едва поддавалась — с той стороны её подпирали груды мусора.
В коридоре на полу валялись ботинки, газеты и пустые коробки. Мне пришлось пробираться внутрь, буквально прокладывая себе путь. Каждая поверхность была завалена хламом. Я не могла понять, где заканчивается гостиная, а где вообще можно поставить ногу.
— Это хуже, чем я думала, — пробормотала я, замерев в этом хаосе.
Моя мачеха, Ксения, стояла позади меня, скрестив руки.
— Да, тут катастрофа, — сказала она безэмоционально. — Поэтому никто и не хочет с этим связываться. Слишком много работы. Но ты ведь хотела дом, и этот дешёвый.
Дом принадлежал её покойной матери, которая десятилетиями копила хлам. Ксения и её братья не хотели иметь с этим дело, и решили продать. Однажды она упомянула об этом вскользь.
— Если ты сможешь расчистить его, он твой. За двадцать тысяч, — сказала она.
Это казалось выгодной сделкой: шесть спален, четыре с половиной санузла, огромный участок. Мне только исполнилось 26, и я мечтала о собственном доме. Тогда я подумала: «Ну сколько там может быть мусора?»
Ответ я получила, стоя в этом аду.
— Ты уверена, что всё включено? — спросила я, обернувшись.
Ксения кивнула.
— Всё. Дом, барахло, что бы там ни было. Мы не хотим этого. Разбирайся сама.
Через неделю я подписала бумаги. Всё — и дом, и его содержимое — официально стало моим. Тогда я ещё не понимала, насколько судьбоносным было это решение.
На следующий день после оформления я начала уборку. Сначала пыталась составить план, но хаос был слишком масштабным. С каждой комнатой становилось всё хуже. На кухне в раковине гнили немытые тарелки, в кладовке стояли банки с продуктами, на которых даже этикетки стерлись. В одной из спален одежда была навалена до потолка.
К концу первого дня я была вся в пыли, руки дрожали, и мне хотелось всё бросить.
— Во что я влезла? — прошептала я, опускаясь на сломанный стул в углу столовой.
Но я не сдалась. Иногда мне попадались маленькие сюрпризы: набор антикварных столовых приборов под грудами газет или старинные часы в шкафу.
А настоящие сокровища я нашла через несколько недель, когда взялась за спальню бабушки. Под кучей покрытых плесенью одеял я обнаружила деревянный сундук. Внутри — старинные украшения: броши, ожерелья, браслет с гравировкой.
— Ух ты… — прошептала я, подняв жемчужное ожерелье. Оно было не просто ценным — оно было изумительным.
В сундуке было ещё больше сокровищ: винтажный туалетный набор, изящное зеркало, а на самом дне — свадебное платье.
Оно было потрясающим: кружево, длинные рукава, высокий ворот. Несмотря на десятилетия в запертом сундуке, ткань оставалась мягкой. Я аккуратно развернула его и поднесла к свету.
— Если я когда-нибудь выйду замуж, — прошептала я, — это будет моё платье.
Эти находки дали мне силы. В течение следующего года я вложила всё: время, силы, деньги. Я отремонтировала крышу, поменяла трубы, восстановила паркет. С каждым шагом дом всё больше становился моим.
В процессе уборки я находила семейные фотографии, школьные дневники, новогодние игрушки ручной работы. Все эти вещи я аккуратно упаковала и вернула Ксении и её братьям.
— Не стоило, — сказала Ксения, когда я принесла ей коробку.
— Это часть вашей истории, — ответила я.
Ксения лишь пожала плечами.
— Мы просто рады, что избавились от этого дома.
Меня удивила их равнодушие. Им было всё равно — на воспоминания, на дом, на найденные реликвии. Это только укрепило моё желание превратить запущенное здание в нечто красивое.
Прошло несколько лет. Мусор исчез, на его месте появились светлые, чистые комнаты. Стены были перекрашены, полы блестели.
Спустя четыре года дом было не узнать. Это был труд любви. И он стал моим.
Но всё изменилось в один день — я выложила фото в интернет.
Я только закончила реставрацию винтажного свадебного платья. Оно сидело идеально. Кружево сияло в солнечном свете, мягкая ткань обвивала фигуру, будто сшита на заказ.
Я надела жемчужное ожерелье, встала перед старинным зеркалом и сделала снимок. Подпись была простой:
«Это платье получило вторую жизнь спустя десятилетия. Не могу дождаться дня, когда надену его по-настоящему.»
Я не думала об этом всерьёз. Для меня это был просто момент радости. Но в тот же вечер мне написала дальняя родственница. Племянница Ксении, с которой я почти не общалась.
«КАК ТЫ МОЖЕШЬ?! — писала она. — Это семейная реликвия. Ты не имеешь права. Это принадлежит НАМ.»
Я уставилась на экран, потрясённая.
— Семейная реликвия? — прошептала я. — Они ведь даже не хотели этот дом!
За ней последовала череда сообщений.
«Ты украла это. Бабушка бы никогда не хотела, чтобы посторонняя носила её платье. Верни это, или я сама приеду и заберу.»
Я сжала кулаки. Я вложила годы и тысячи долларов, чтобы сохранить то, что они бросили.
Через пару дней — стук в дверь. Открываю — Ксения. Улыбка натянутая.
— Ну что ж… устроилась, — её взгляд метался по идеальному крыльцу и свежей краске. — Можно зайти?
Я сомневалась, но впустила её.
Как только она вошла, её челюсть отвисла. Она прошлась по гостиной, провела рукой по отреставрированным перилам.
— Не верю… Ты правда это сделала. Красота. Как?.. Как ты это смогла?
— Четыре года работы, — ответила я. — И куча денег.
Её восхищение быстро сменилось чем-то другим. Глаза сузились, губы сжались.
— Я пришла поговорить насчёт дома, — сказала она. — Я хочу его обратно.
Я моргнула.
— Что?
— Я верну тебе твои двадцать тысяч. Это честно, правда? И, конечно, ты вернёшь все семейные реликвии — платье, украшения…
Я смотрела на неё, ожидая шутки. Шутки не последовало. Я рассмеялась.
— Ты это серьёзно?
Лицо Ксении стало холодным.
— Да. Это дом моей матери. Тут её воспоминания. Он принадлежит нашей семье.
— Принадлежал, — поправила я. — Ты его продала. И всё, что в нём. Контракт однозначный. Это теперь моё. Ты не можешь просто передумать.
Её лицо покраснело.
— Я не думала…
— Вот именно, — перебила я. — А теперь, после всего, что я вложила, ты пришла отнять всё это? Так не работает, Ксения.
Её голос стал угрожающим.
— Ты эгоистка. Всегда была.
Я глубоко вдохнула.
— Хорошо. Я отдам тебе дом. Но только при одном условии. Принеси документы, где сказано, что ты имеешь на него права. Или — покупай по рыночной цене.
Её глаза расширились.
— Рыночной?.. Ты с ума сошла. Это будет…
— Больше четырёхсот тысяч, — перебила я. — Именно столько он стоит теперь. Благодаря моей работе. Так что, если у тебя нет чека — разговор окончен.
Рот Ксении открылся и закрылся, как у рыбы. В итоге она резко повернулась и пошла к выходу.
— Это ещё не конец! — крикнула она.
Я закрыла дверь и прижалась к ней спиной, сердце колотилось.
— Нет, Ксения, — прошептала я. — Это конец.
Годами я вкладывала в этот дом душу. Каждая кисточка краски, каждый гвоздь, каждая бессонная ночь приближали меня к дому моей мечты.
Ксения и её семья отказались от него. Я — нет. Они видели в нём обузу. Я — возможность. Они бросили память. Я — сохранила.
И теперь, глядя вокруг, я чувствовала гордость. Дом, который когда-то был развалиной, стал лучше, чем я могла представить.
Это моё дело жизни. И никто у меня его не отнимет.
