— Мама всегда говорила, что простить можно только тогда, когда готов отпустить свою правоту, — тихо произнесла незнакомая женщина, стоявшая у могилы Елены Петровны.
Анна вздрогнула и обернулась. Перед ней стояла высокая стройная женщина лет пятидесяти – пятидесяти пяти, с каштановыми, тронутыми сединой волосами, собранными в аккуратный пучок. В её чертах было что-то неуловимо знакомое — как будто Аня смотрела на старую фотографию своей матери, только немного искаженную временем.
— Вы… Марина? — голос девушки дрогнул.
Женщина кивнула, не отрывая взгляда от свежего могильного холма, усыпанного гвоздиками. Моросил мелкий дождь, но ни одна из них не спешила раскрыть зонты.
— А я Аня. Ваша племянница.
— Я знаю, — тихо ответила она. — Ты очень похожа на Наташу.
Дождь усилился, и остальные немногочисленные участники похорон начали расходиться. Они остались стоять — две чужие друг другу женщины, соединённые невидимой нитью крови и общей потерей.
— Почему вы пришли сейчас? — спросила Анна, не сумев скрыть горечь в голосе. — Где вы были последние тридцать лет?
Елена Петровна Соколова прожила долгую и непростую жизнь. Вырастила двух дочерей, рассорилась с одной из них, похоронила мужа, пережила перестройку и вступила в новую Россию с гордо поднятой головой и несгибаемым характером. Её старшая дочь, Наталья, часто говорила: «Мама как кремень — можно искры высекать». И это была чистая правда.
Всю свою жизнь Анна провела рядом с бабушкой. Когда ей было двенадцать, они с мамой переехали к Елене Петровне после развода родителей. Четырёхкомнатная квартира в центре города стала для них крепостью, убежищем от всех невзгод. Бабушка, школьный учитель математики с сорокалетним стажем, взяла на себя образование внучки, пока Наталья работала на двух работах.
О существовании второй дочери — Марины — Елена Петровна почти никогда не упоминала. Анна знала только то, что много лет назад она «предала семью» и уехала. Что именно вкладывали в это слово, никто не объяснял, а девочка, честно говоря, и не спрашивала. В детстве ей казалось, что это какая-то взрослая, сложная история, которую она поймёт, когда вырастет. А когда Аня выросла… просто привыкла к мысли, что у бабушки одна дочь — её мама.
На стенах их квартиры висели фотографии, запечатлевшие разные периоды жизни семьи: бабушка с дедушкой на демонстрации, мама-старшеклассница с косичками, Аня в детском саду в нелепом бумажном колпаке… Но не всё можно было увидеть в этих снимках. Кое-что притаилось между страниц старых альбомов. Именно там Анна нашла несколько выцветших снимков, на которых была изображена тоненькая темноволосая девочка, но когда Анна спрашивала, кто это, бабушка лишь отмахивалась: «Это неважно, Анечка».
Пять лет назад Наталья умерла от быстротечного рака. Это был удар, от которого Елена Петровна так и не смогла оправиться. Она словно осела, сгорбилась, а её стальной характер дал трещину.
Через пару месяцев Елена Петровна неожиданно заговорила о квартире.
— Анечка, — позвала она внучку чётким голосом, так не похожим на её обычное бормотание. — Подойди, детка. Я хочу, чтобы квартира осталась тебе.
— Да что ты такое говоришь? — Аня взяла её руку, такую лёгкую и хрупкую, что казалось, она вот-вот растает. — Ты ещё нас всех переживёшь.
— Не перебивай старших, — привычно строгим тоном сказала старушка, и внучка невольно улыбнулась. — Слушай внимательно. Я хочу написать дарственную на тебя. Только надо будет сходить к нотариусу. Ты поможешь мне добраться?
Анне стало не по себе. Она не думала ни о какой квартире. Ей было двадцать три, она жила на съёмной квартире, начинала строить карьеру, и больше всего на свете хотела, чтобы бабушка жила как можно дольше, ведь больше у неё никого не было. И зачем лишний раз говорить о том, что так страшило?
Но к нотариусу они всё же сходили. Зачем лишний раз волновать старушку своим отказом? И что поменяет эта дарственная? Ничего. Бабушка будет жить в своей квартире, а Анна — в съёмной квартире поближе к работе.
Спустя два года врачи поставили ей диагноз — болезнь Альцгеймера. Три года Анна наблюдала, как яркая, сильная женщина, научившая её всему, что она знает, постепенно теряет себя. Сначала она просто забывала, куда положила очки или какой сегодня день недели. Потом начала путать Аню с Наташей. А в последний год перестала узнавать даже себя в зеркале.
Сначала Анна приходила к бабушке несколько раз в неделю, каждый день после работы, а позже просто переехала к ней. А в последние месяцы пришлось взять отпуск за свой счёт и полностью посвятить себя уходу за ней. Жених Анны не выдержал такой жизни и ушёл — вернее, предложил отправить бабушку в специализированный пансионат. «Она всё равно тебя не узнаёт, — говорил он. — Какая разница, кто будет менять ей памперсы?» Но Аня знала, что разница есть, и что бабушка, несмотря на свою болезнь, чувствует, что рядом родной человек. Поэтому жених ушёл один, а она осталась.
А потом Елена Петровна умерла. Казалось, что это конец. Но, к содалению, это было только начало сложной и не самой приятной истории.
После поминок в бабушкиной… теперь уже окончательно Аниной квартире остались лишь она и Марина. Тётя стояла у окна, рассматривая городской пейзаж, который почти не изменился за тридцать лет её отсутствия.
— Значит, мама всё-таки переписала квартиру на тебя, — произнесла она, не оборачиваясь.
Анна замерла с чашкой недопитого чая в руках.
— Вы пришли за наследством? — прямо спросила девушка.
Марина повернулась. В её глазах не было жадности или зависти — только усталость и что-то похожее на сожаление.
— Я пришла попрощаться с матерью, Аня. Хотя, если честно, я надеялась…
— Бабушка оформила дарственную пять лет назад, когда была в здравом уме и твёрдой памяти, — сказала Анна, стараясь говорить спокойно. — Если вы собираетесь её оспаривать, то…
— Я не собираюсь ничего оспаривать, — перебила Марина. — Я просто хочу понять, почему моя мать все эти годы не отвечала мне? Я ведь ей писала. Раз за разом. Получала ли она мои письма? Хотя бы думала обо мне?
Её вопросы застали племянницу врасплох. Анна действительно никогда не видела никаких писем, не слышала о попытках Марины восстановить отношения.
— Бабушка никогда о вас не говорила, — честно ответила она. — А в последние годы из-за болезни она вообще мало что помнила из прошлого.
Марина кивнула, как будто именно такого ответа и ожидала.
— Могу я задать вопрос? — осторожно спросила Анна. — Что произошло между вами? Почему вы уехали?
Марина глубоко вздохнула и села в кресло — то самое, в котором обычно сидела Елена Петровна, когда смотрела свои бесконечные сериалы.
— Я влюбилась, Аня. Банально, правда? Влюбилась в человека, которого моя мать считала недостойным. Он был простым механиком, без образования, зато с золотыми руками и добрейшим сердцем. Мама была категорически против. «Либо я, либо он» — так она поставила вопрос. И я выбрала его.
— И вы ни разу не пожалели? — вырвалось у Анны.
Марина слабо улыбнулась.
— Каждый божий день я жалела о том, что не смогла заставить маму понять мой выбор. Но о самом выборе — нет, никогда. Мы с Сергеем прожили счастливую жизнь. Вырастили сына, он сейчас в Канаде, работает программистом. У меня есть внучка, ей шесть… — Марина достала телефон и показала фотографию улыбающейся девочки с косичками. — Сергей умер два года назад. Инфаркт. И знаешь, что самое печальное? Мама так и не узнала, каким замечательным человеком он был.
Анна смотрела на эту женщину — свою тётю, о существовании которой она знала лишь по обрывкам фраз и старым фотографиям, и не знала, что сказать. С одной стороны, она выросла с убеждением, что Марина предала семью. С другой — её история звучала так… по-человечески понятно.
Через неделю после похорон в дверь позвонил мужчина в дорогом костюме и с кожаным портфелем. Он представился адвокатом Марины и сообщил, что его клиентка намерена оспорить дарственную, поскольку Елена Петровна «не могла находиться в здравом уме», когда подписывала документ.
— Но она подписала его пять лет назад! — возмутилась Анна. – Ещё до болезни!
— У нас есть свидетельства соседей, что Елена Петровна уже тогда проявляла признаки деменции, — холодно ответил адвокат. — К тому же, вы, как лицо, заинтересованное в получении наследства, могли оказывать на неё давление.
Анна была настолько ошеломлена, что просто захлопнула дверь перед его носом. Как Марина могла так поступить? После их, казалось бы, откровенного разговора?
На следующий день девушка узнала, что по подъезду ходят слухи: внучка манипулировала больной бабушкой, чтобы получить квартиру. А ещё якобы морила её голодом и не покупала лекарства. Все эти абсурдные обвинения, очевидно, исходили от Марины, которая обрабатывала соседей.
Анна чувствовала себя преданной и обманутой. Значит, весь этот спектакль с трогательной историей о несчастной любви был лишь способом втереться к ней в доверие? А разговоры о примирении — просто уловкой, чтобы усыпить её бдительность? Выведать у неё побольше информации? А ведь они тогда долго проговорили. Анна всё-всё ей рассказала, в подробностях. Можно ли что-то из этого использовать против неё?
Посоветовавшись с подругой, Анна наняла адвоката. Юрист уверил её, что дарственная абсолютно законна и что шансы Марины оспорить её ничтожны. «Но процесс может затянуться, — предупредил он. — И будьте готовы к тому, что вам придётся выслушать много неприятного в свой адрес».
И он оказался прав. Следующие два месяца превратились в настоящий кошмар. Марина не просто оспорила, она привела в качестве свидетелей соседей, которые вдруг «вспомнили», как Елена Петровна жаловалась им на головные боли и забывчивость ещё шесть лет назад, до смерти Натальи. Анна знала, что это ложь — бабушка вообще мало общалась с соседями, считая большинство из них сплетниками. Но доказать это было сложно.
Однажды вечером, готовясь к очередному заседанию, девушка решила поискать фотографии бабушки пятилетней давности — чтобы показать, что она выглядела бодрой и здоровой. Перерыв всё в комнате, которая когда-то принадлежала маме, Анна наткнулась на потрёпанную коробку из-под конфет, спрятанную в глубине шкафа. Внутри лежали письма — десятки писем с разными датами, но одним отправителем: Марина.
С замирающим сердцем она начала их читать.
«Дорогая мама, прошло уже пять лет, но я до сих пор вспоминаю наш последний разговор с болью…»
«Мамочка, у тебя родился внук! Его зовут Миша, ему уже два месяца, и он так похож на папу…»
«Мама, я знаю, что ты злишься на меня, но неужели ты не хочешь увидеть своего внука? Ему исполнилось восемь, и он талантливый мальчик…»
Письма шли год за годом — иногда с интервалом в несколько месяцев, иногда чаще. Некоторые были короткими, другие занимали несколько страниц. В них Марина рассказывала о своей жизни, о муже, о сыне, о работе… В каждом письме она просила о прощении, о возможности встретиться, поговорить. В каждом чувствовалась неподдельная тоска по матери и сестре.
Последнее письмо было отправлено около семи лет назад. Потом, наверное, Марина отчаялась.
Самое удивительное — все конверты были распечатаны. Значит, кто-то читал эти письма. Но явно не Елена Петровна — иначе она бы не хранила их в дальнем углу шкафа в комнате дочери.
Было очевидно, кто именно прятал эти письма. Мама. Но зачем? Почему она пыталась не допустить примирение матери с младшей дочерью? У них были свои счёты? Или Наталья считала, что матери эти письма причинят только боль? Или Марина рассказала не всё, что тогда произошло между ними?
Девушка сидела на полу среди разбросанных писем, и слёзы текли по её щекам. Столько лет Марина пыталась восстановить связь с семьёй. Почему мама хранила эти письма? Может, она собиралась когда-нибудь показать их Елене Петровне, но всё не решалась? Или, возможно, не хотела тревожить больное сердце матери? А может, и сама не была готова к возвращению сестры? Анна не могла знать наверняка, но сам факт того, что письма были сохранены, а не уничтожены, говорил о многом.
Сколько боли, сколько недосказанности, сколько упущенных возможностей для примирения… И теперь, когда ни Елены Петровны, ни Натальи уже нет, они с Мариной продолжают эту бессмысленную войну, не зная всей правды.
Вечером Анна позвонила адвокату и попросила организовать встречу с Мариной. На следующий день они встретились в небольшом кафе. Марина пришла с папкой документов.
— Если ты хочешь обсудить мировое соглашение, — сразу начала она, — то мой адвокат сказал…
— Я не об этом, — перебила её Анна, доставая из сумки конверт. — Я хочу, чтобы вы сначала увидели это.
Она достала стопку писем и положила перед Мариной.
— Я нашла их вчера в шкафу у мамы. В коробке из-под конфет.
Марина взяла верхнее письмо, перевернула его и побледнела, увидев свой почерк.
— Они… Она хранила их? — её голос дрогнул.
— Скорее всего, их хранила мама, — твёрдо сказала Анна. — Именно она получала их и читала. Но не показывала бабушке.
Марина выпрямилась.
— И ты думаешь, что я поверю в эту сказку?
— Я нашла в дневнике мамы упоминание об этом.
Анна достала потрёпанную записную книжку и открыла заложенную страницу.
— «Снова письмо от Марины. Снова просит о встрече. Мама наконец стала оправляться после операции, стала спать без таблеток. Не могу рисковать её здоровьем сейчас». Это запись от две тысячи третьего года.
Марина молчала, изучая дневник.
— Тогда у мамы действительно было заболевание сердца, — наконец произнесла она. — Но это было двадцать лет назад. А потом? Что мешало Наташе потом показать ей мои письма?
— Вот последняя запись, — ответила Анна, открывая ещё одну страницу. — «Сегодня сказали, что это четвёртая стадия. Времени мало. Нужно наконец рассказать маме о письмах Марины, пусть они встретятся. Хватит этой глупой войны». Через месяц мамы не стало.
— И ты думаешь, что я в это поверю?
— Если бы мама хотела вас наказать, она бы просто уничтожила эти письма. Но она их хранила. Все до единого.
Марина задумчиво перебирала конверты.
— Моя жизнь с Сергеем была счастливой, но неполной, — наконец сказала она. — Я чувствовала пустое место за столом. Место, где должна была быть моя мать. Моя сестра.
— И тем не менее вы распускали обо мне ужасные слухи. Решили и дальше лелеять свою пустоту.
Марина отвела взгляд.
— Когда я узнала о смерти матери, я позвонила соседке. Она сказала, что мама жила в одиночестве, что за ней никто не ухаживал. Я поверила. А потом выяснилось, что это не так.
— И всё же вы пришли за наследством.
— За своей долей, да, — не стала отпираться Марина. — Это дом моего детства. И да, мне нужны эти деньги — Сергей болел, остались долги…
Анна кивнула, уважая такую честность.
— Я предлагаю вам компенсацию, — сказала она. — Половина стоимости квартиры по оценке независимого риелтора. Вы получаете деньги, я — публичное опровержение слухов. Это справедливо, как считаете?
Марина задумалась, потом кивнула.
— Согласна. Но мне нужно посоветоваться с сыном. Он прилетает из Канады через неделю.
— Разумеется, — ответила Анна. — Семейные решения должны приниматься сообща.
Они сидели у окна, пили горячий чай и, наконец, по-настоящему разговаривали. Без обвинений, без недомолвок — просто как две женщины, связанные не только кровью, но и общим горем.
— Знаешь, — сказала Марина, вертя в руках чайную ложку, — когда Сергей умер, я поняла одну простую вещь: нет ничего важнее семьи. Я так надеялась успеть помириться с мамой…
— Ты ведь не знала, что она не получала твои письма? — спросила Анна.
— Нет, конечно. Я думала, она просто не хочет меня видеть. Так обидно, что всё это время… — Марина не закончила фразу.
— А я выросла, даже толком не понимая, что у меня есть тётя, — сказала Анна. — Представляешь, сколько всего мы потеряли? Семейные праздники, встречи… Я могла бы дружить с твоим сыном.
— С Мишей, — улыбнулась Марина. — Да, вы почти ровесники. Ему сейчас тридцать.
Они засиделись допоздна, рассматривая фотографии в телефоне Марины, вспоминая общих родственников, восстанавливая семейные связи, оборванные тридцать лет назад. И постепенно горечь от потерянных лет сменялась надеждой на будущее — новое, совместное будущее.
Прошло полгода. Сделка была оформлена. Марина получила свою часть компенсации и вернулась к себе, но теперь они с Анной регулярно созванивались. Однажды весенним днём Анна получила по почте конверт. Внутри было приглашение на свадьбу — Михаил, сын Марины, женился второй раз. И Анна, впервые за долгое время, ощутила радость от мысли о том, что где-то есть семья, куда её ждут.
В день свадьбы она стояла в праздничном зале, разглядывая незнакомые лица и пытаясь найти общие черты. Марина представляла её всем как «мою племянницу, дочь Наташи». Многие удивлялись, но никто не задавал лишних вопросов.
— Я рада, что ты смогла приехать, — сказала Марина, подходя к ней с бокалом шампанского.
— Я тоже, — искренне ответила Анна.
— Знаешь, — Марина на мгновение замялась, — я недавно разбирала бумаги и нашла старую фотографию. Наша последняя семейная фотография, где мы все вместе — мама, папа, я и Наташа. Я сделала копию для тебя.
Анна взяла конверт с фотографией. На снимке молодая Елена Петровна улыбалась, обнимая двух дочерей. Они выглядели счастливыми, и трудно было представить, что всего через пару лет их пути разойдутся на десятилетия.
— Спасибо, — тихо сказала девушка.
— У Миши скоро родится ребёнок, — вдруг сказала Марина. — Мы узнали совсем недавно. Если будет девочка, они с Катей хотят назвать её Еленой… в честь бабушки.
Анна почувствовала, как к горлу подступает комок. Жизнь продолжалась. Кто-то уходил, кто-то приходил. Семейные связи, такие хрупкие и в то же время такие прочные, тянулись через года, перешагивая через обиды и недопонимание.
— Мама была бы рада, — Анна подняла бокал. — За новое поколение и за то, что мы наконец нашли друг друга?
— За новое поколение, — эхом отозвалась Марина. — Пусть им не придётся повторять наших ошибок.
