— Богдан, ты вообще собираешься что-то сказать или мы так и будем делать вид, что всё нормально? — Алла держала в руках влажную тряпку и с трудом сдерживала дрожь в голосе.
— Алл, давай без истерик, а? Мама у нас временно. Пока у неё там не решится с ремонтом.
«Временно» продолжалось уже третью неделю. И если в первую Алла сдерживалась, то теперь просто считала часы.
— Это уже не временно, это захват территории! — она ткнула пальцем в сторону спальни. — Кто ей разрешал выбросить мои шторы?
— Они были… мятого вида. Мама сказала, что они как тряпка из общественного туалета.
Богдан стоял, почесывая затылок, словно в поисках кнопки «отменить жену».
— Мои шторы — мои! Моя квартира — МОЯ, Богдан! — Алла вскипела. — Она хозяйничает, как будто это её дача!
Словно в подтверждение её слов, из кухни донёсся голос Нины Петровны:
— Аллочка, я тут, глянь, банку с корицей нашла! Выкинуть, да?
— Она выбросила мою косметику, Богдан. Сказала, что «в тридцать лет уже поздно мазаться». Она переставила мебель в гостиной! Мне теперь даже проходить неудобно!
Богдан устало сел на край дивана.
— Мама просто хочет как лучше…
— Для кого? Для себя? — Алла села напротив. — Ты видел, что она написала мелом на доске на кухне? «МЕНЮ: Гречка. Без глютена. Без сахара. Без жира». А ты спросил у меня, хочу ли я вообще жить без сахара?!
— Да что ты всё утрируешь, — пробормотал он. — Ты же сама говорила, что ей тяжело.
— Одинокой женщине тяжело?! — Алла встала. — А мне не тяжело? Мне нормально, да, когда она в ванной кладёт свой халат на мои полотенца? Когда зовёт меня «девчонка» и щёлкает пальцами, если ей чай нужен?
Он отвёл глаза. Молчание было красноречивее слов.
— И знаешь, самое обидное — не она. Нет. Она — предсказуемая. Но ты. Ты сидишь и молчишь. Ты извиняешь её, но ты даже не попытался меня защитить. Ни разу.
Он встал.
— Не начинай…
— Я уже продолжаю, Богдан. Продолжаю жить в доме, где больше не я — хозяйка.
Сзади послышался голос:
— Не мешайте из-за меня! Я могу и в санузле пожить! Не впервой!
Алла закрыла глаза. Вот она — капля, что точит камень.
— Вот что, — сказала Алла ровно, — завтра вечером я хочу поговорить. Всерьёз. О том, как мы живём дальше. Трое — это не семья. Это уже комната в хостеле.
— Алла… — начал Богдан.
— У тебя сутки. Выбери, с кем ты хочешь жить. С женщиной, которую ты любишь — или с женщиной, которая любит командовать.
На следующий день Алла вернулась с работы и застала свекровь за перестановкой комода.
— Вы что делаете?!
— Я хочу поставить этот комод вон туда. Свет будет лучше падать на фотографии. И ковер сюда — чтобы теплее ногам.
— Вы в своём уме? — Алла говорила тихо, но голос дрожал. — Это не ваш дом. Не ваша мебель.
— И это ты мне говоришь? После того, как я тебя как родную приняла?
— Это моя квартира! — сорвалась Алла. — На мои деньги, купленная до того, как я вообще тебя знала! Это мой дом, и я не собираюсь больше тут прятаться по углам!
Нина Петровна скрестила руки на груди.
— Вот как… Значит, ты хочешь, чтобы я ушла? Старый человек — на улицу?
Алла повернулась к Богдану. Он стоял в дверях, как мальчик, которого застукали на месте преступления.
— Богдан, последний раз спрашиваю: ты со мной или со своей мамой?
Он открыл рот, как рыба на берегу. Закрыл.
— Ты слишком остро всё воспринимаешь. Мама — она добрая. Просто… немного прямолинейная. Ну потерпи. Ещё немного — и она съедет.
— Значит так, — медленно сказала Алла. — Если к завтрашнему вечеру вас обоих не будет в этой квартире — я вызываю полицию. Незаконное проживание.
— Алла! — Богдан вспыхнул. — Ты перегибаешь. Это уже перебор.
— Нет, милый. Перебор — это когда твоя мама выкинула мою фикусную ветку, потому что она «напоминает ей похороны». Перебор — это когда вы здесь живёте, а я существую.
Она развернулась и пошла к двери, но резко обернулась:
— Ах да. И свою постель она уже себе забронировала. В нашей спальне. Потому что диван «давит ей на почки». Так что, если хочешь, можешь спать там с ней.
Ночь была долгой. К вечеру следующего дня свекровь вернулась с рынка с авоськами и хозяйственным мылом.
— Аллочка, привет. Я купила тебе курагу, — улыбнулась она, будто вчерашнего не было.
— Я — не твоя курага, — спокойно ответила Алла. — У вас с Богданом до девяти вечера. Потом вы здесь больше не живёте.
— Да ты неблагодарная! — вдруг взвилась Нина Петровна. — Тебе повезло, что мой сын вообще на тебе женился! Он у меня интеллигент, а ты — выскочка с компьютером и маникюром! Ты даже щи варить не умеешь как человек!
— И не собираюсь. Если ради любви надо терять себя, уважение и сон — мне такая любовь не нужна.
Дверь открылась. Вошёл Богдан.
— Алла, ты с ума сошла? Маму выгоняешь?!
— Она мне сегодня опять выбросила мои духи. Те, что ты мне сам на Новый год подарил. Потому что «у них слишком вызывающий запах».
— Мама, ты это… серьёзно?
— Я просто… я хотела как лучше, — затряслась Нина Петровна. — Я ведь вас люблю.
— Богдан, — перебила его Алла. — Мне не нужно, чтобы ты выбирал. Я уже выбрала. Я выбираю себя.
— Алла… ну… ты перегибаешь…
Она посмотрела на него. Без истерики. Без упрёков.
— Ты меня предал, Богдан. Не в один момент. Постепенно. Когда молчал. Когда «не замечал». Когда говорил «ну потерпи, это же мама».
Он молчал. Алла взяла заранее собранную папку с документами.
— Вот заявление на развод. Подпиши. Или не подписывай. Всё равно я подам. И да, с квартирой не суйся. Тут всё оформлено до тебя.
— Так просто? — спросил он. — Всё рушишь?
— Оно уже рухнуло, Богдан. Просто ты этого не заметил.
Через полчаса они ушли. Нина Петровна гордо выкатилась вперёд с чемоданом, а Богдан плёлся сзади. Алла осталась одна. В комнате — тишина. Но другая. Не ледяная. Свободная. Она прошлась по квартире. Села на пол. И вдруг расплакалась. Без истерики. Просто — выдохнула всё, что держалось месяцами.
На следующее утро Алла проснулась и впервые за долгое время не чувствовала, что живёт в чьём-то чужом сценарии. Теперь это была её жизнь. С её правилами. С её границами. И — с её свободой.
