Мы с Игорем вместе уже почти десять лет. Мы поженились по любви — никто нас не подталкивал, не принуждал. Просто встретились, влюбились и поженились. Всё складывалось хорошо, если не считать одного — его мать, Маргарита. С первых же дней нашего брака она начала настойчиво твердить: «Мне нужны внуки, я хочу держать на руках малыша!»
На тот момент мне было всего двадцать шесть. Я только начинала строить карьеру. Мы с Игорем снимали квартиру в Кройдоне, откладывали на первоначальный взнос по ипотеке, планировали ремонт, думали о смене работы. Ребёнок в этот уравнение пока не вписывался. Я честно сказала свекрови: «Сейчас не время. Мы не готовы.» Но казалось, что она меня просто не слышала.
Она обижалась, закатывала сцены, говорила, что я порчу её сына, потому что не даю ему «настоящую» семью. По её мнению, если у женщины нет детей — она ничего не стоит. Я долго молчала, старалась сглаживать углы, но с каждым месяцем её давление становилось всё агрессивнее. «Не хотела детей — не нужно было и замуж выходить. Он должен был жениться на той девочке из университета», — повторяла она снова и снова.
Может быть, она была бы спокойнее, если бы у неё был кто-то ещё, кроме Игоря, но он — её единственный сын. Всё своё внимание, всю свою неустойчивую любовь и давление она направила на нас. Мы купили квартиру, влезли в долги, жили под тяжестью ипотечных выплат, но её это не волновало. Она хотела внука. Немедленно. Прямо сейчас.
А потом случился ещё один случай: однажды Игорю позвонил его двоюродный брат и с удивлением рассказал, что к нему приходила Маргарита — не просто на чай, а с просьбой переоформить свою недвижимость на её имя. Естественно, он отказал. Мы с Игорем сделали вид, что ничего не знаем, и просто промолчали. А через два месяца я узнала, что беременна.
Это была неожиданность, но радостная. Мы обнялись, даже прослезились от счастья. Наш долгожданный малыш наконец-то должен был появиться. Я думала, теперь всё изменится. Теперь Маргарита будет счастлива. Она ведь столько лет добивалась этого, уговаривала, плакала, кричала, обвиняла. Её мечта, наконец, сбывалась. Мы пригласили её к себе, когда вернулись из роддома с маленьким Матвеем. Но она пришла не одна — притащила с собой родственников. Я накрыла на стол, нарядила малыша.
И вот тогда я услышала: «Ну вот, я вас достаточно напугала — и вы наконец завели ребёнка. По-другому вы бы не решились. Это ваша вина». Меня стошнило от этих слов. Она произнесла эту ядовитую фразу с ухмылкой, при всех. Как будто она нас победила. Как будто ребёнок — это не символ любви и радости, а результат её давления.
С того дня что-то надломилось. Она перестала звонить. Не спрашивала, как спит малыш, ест ли хорошо, здоров ли. Изредка, из вежливости, спрашивала у Игоря: «Ну как Матвей? Не кашляет?» — и всё. Ни игрушек, ни пледов, ни открытки на первый день рождения. Только холод и равнодушие. Хотя раньше она клялась, что станет самой лучшей бабушкой на свете.
Я до сих пор не могу понять, как можно было годами требовать, умолять, настаивать, а потом просто отвернуться. Игорь говорит, что это её способ манипуляции, что мы сами допустили такое поведение. А я не согласна. Мать, бабушка — так себя не ведут. Внук — это не инструмент для шантажа, не ответ на угрозу. Это человек. Маленький, добрый, невинный человек.
Мне больно видеть, как мой сын растёт без любви той, кто когда-то кричала о своём «праве быть бабушкой». Больно, потому что я верила: у нас будет крепкая, дружная семья, где и моя мама, и его мама вместе будут качать колыбельку. А в итоге — качаем её только мы вдвоём.
Теперь я больше не звоню и не зову её в гости. Я устала ждать тепла, которого нет. Я дала ей шанс. Она его выбросила. И, может быть, мне тоже пора сделать то же самое.
