Я правда любила это.
В нашем доме пахло ванилью и порядком. Солнце в 16:00 ровно ложилось на край кухонной столешницы.
После работы стояла тишина — никто не говорил, не орал телевизор, только я и уютное бульканье моей кофемашины. Пространство было спокойным. Предсказуемым. Моим.
И вот однажды Олег заходит в постирочную с тем самым виноватым выражением лица, каким только мужья могут смотреть, когда вот-вот собираются испортить тебе день.
Я как раз вытаскивала носки из сушилки, гордилась своими навыками складывания, когда он прокашлялся.
— Котик… Нам надо приютить маму на пару дней.
Я замерла, держа в руке один из его носков.
— С ней всё в порядке?
— Да, да. Просто у неё в доме трубу прорвало. Вся квартира затоплена. Всего неделя. Может, меньше.
Неделя.
Я кивнула. А что мне было делать? Я ведь не бессердечная.
— Переживу, — пробормотала я.
Он поцеловал меня в щёку:
— Ты у меня лучшая.
Оказалось, я переоценила себя.
Ко второму дню нашу квартиру уже было не узнать. И не в смысле «милая переделка».
Мои фоторамки — исчезли. Просто исчезли. На их месте — выцветшие снимки Людмилы: с первым мужем (царство ему небесное), с её подругой Кларой из больницы, и с чихуахуа, который, я на 90% уверена, умер ещё при Клинтоне.
И запах… Он бил в нос каждый раз, как входишь в комнату.
В ванной — ароматические палочки, на туалетном столике — душистые шарики, а в ящике с нижним бельём — мешочек с лавандовым потпури. В моём ящике с нижним бельём.
Я всё ещё молчала.
Людмила — гостья. До того вечера.
Я зашла в ванную и увидела, как она стояла у зеркала и втирала что-то себе в грудь.
Это был МОЙ крем. Мой драгоценный, безумно дорогой, только-на-особые-случаи, привезённый из Нью-Йорка крем.
— О, Эмма! Этот крем — просто божественен. Где ты его купила?
У меня из горла вырвался звук, но слов не последовало.
— Как шёлк! — продолжила она, выдавливая ещё больше. — У тебя такой вкус!
Она не спросила. Не остановилась. Просто взяла.
Я улыбнулась. Кивнула. Промолчала.
Пока ещё терпимо. Почти. Пока она не перейдёт черту.
Следующий день был адским. Письма, звонки, два совещания подряд и пассивно-агрессивный обед с начальницей.
Я хотела домой. Просто в душ. Десять минут побыть в своей коже. Сняла туфли, поставила чайник… и замерла.
Пение. Высокое, весёлое, и явно доносилось из нашей спальни. Я пошла на звук. Дверь в нашу ванную была приоткрыта. Изнутри валил пар.
Запах ударил мгновенно — сладкий, сочный, до боли знакомый. МОЙ гель с маракуйей.
Я открыла дверь и увидела её.
Людмила. В МОЕЙ ванне.
Откинулась, как в рекламе. Вокруг свечи — МОИ свечи. Пар поднимался вверх, как будто сама вселенная издевалась надо мной. У неё в руках МОЯ щётка, МОЙ скраб, а рядом — аккуратно сложенное МОЁ фиолетовое полотенце, как будто слуга подал.
— Эмма! — воскликнула она, нисколько не смущаясь. — Я думала, ты уже спишь!
Я застыла.
— Людмила… Это наша личная ванная.
Она махнула рукой сквозь пар, как будто мух отгоняла.
— Ну что ты. Мы же обе женщины. Ты ей сейчас не пользуешься, а ванна у тебя шикарная. Гораздо лучше, чем в гостевой.
Она взяла МОЙ скраб с розой, как будто мы собираемся устроить вечер спа вдвоём.
— Я думала, ты не против. Мы, девочки, ведь всем делимся, да?
Я развернулась и вышла.
В тот вечер я всё спокойно рассказала Олегу. Он прихлёбывал суп и пожал плечами:
— Ей, наверное, просто нужно было немного расслабиться. Ты же знаешь, какая она. К тому же, разве женщины не… делятся вещами?
Я уставилась на него:
— Ты считаешь это нормальным?
— Это не то чтобы не нормально.
Я встала, пошла в ящик и достала старый ключ от нашей спальни. Никогда раньше не использовала. Но казалось, настал момент. Или… так я думала.
На следующее утро должно было быть моё утро. Единственный день. Без писем, без встреч, без «как дела».
Просто я, коврик для йоги, вода с лимоном и любимый плейлист с тибетскими колокольчиками. И наконец — наконец — я почувствовала, что могу выдохнуть.
Пока не услышала. Смех. Громкий. Музыка. Что-то звякнуло внизу. И шаги — в туфлях. Много шагов.
Нет. Только не сегодня.
Я натянула худи и босиком пошла вниз, всё ещё слегка в дзене. Но как только я свернула в гостиную, весь мой баланс исчез.
Это выглядело как выпускной для пенсионеров с примесью вечера бинго.
Человек шесть: четыре пожилые дамы в блестящих кофточках и яркой помаде, два седовласых джентльмена в подтяжках с бокалами вина, а в центре…
Людмила. Танцует.
С подносом сыра и крекеров.
И на ней… МОЯ блузка.
Та самая, что я купила три недели назад на день рождения подруги. Шёлковая, глубокий синий, с декольте, но изящная.
Я даже бирку сняла только вчера, отпарила её и повесила в шкаф в холле, чтобы не помялась. Я почувствовала, как душа покидает тело.
— Эмма, милая! — засмеялась Людмила, крутанувшись. — Мы начали без тебя! Идём, познакомлю!
Я стояла, растрёпанная, босиком, в топе для йоги. Один из старичков подошёл и галантно поклонился:
— Потанцуем, моя леди?
Не успела я ответить, как он взял меня за руку и закружил — раз, два — и я неловко врезалась в чью-то грудь, усыпанную пайетками.
Женщина рядом метнула на меня взгляд, от которого молоко свернётся.
— Людочка… А это кто? Что она делает в твоём доме?
В её доме?
Я мягко отстранилась и потащила Людмилу на кухню, всё ещё сжимая бутылку с лимонной водой, как оружие.
— Это что такое? — прошипела я.
— Вечеринка! Просто чтобы поднять настроение. Ты же всё равно не пользовалась гостиной!
— В моей блузке? В моём доме?
Она посмотрела с мягкой, почти материнской улыбкой:
— Я сказала им, что это мой дом. Просто… ну, чтобы не было лишних вопросов. Они бы не пришли, если бы знали, что я живу у сына с женой. Я просто хотела снова почувствовать себя хозяйкой.
— А блузка?
— Она просто висела. Я подумала — почему бы и нет?
— Все вон. Сейчас же.
Она наклонила голову:
— О, Эмма, не драматизируй. Что скажет Олег? Выгнать бедную маму после такого сложного времени?
Голос стал приторным:
— Он так расстроится…
Я посмотрела на неё. И… улыбнулась:
— Ладно. Пусть останутся.
— Правда?
— Абсолютно, — сказала я почти весело. — Чувствуйте себя как дома.
На её лице отразилась растерянность и нечто похожее на торжество.
Но внутри меня… загорелось нечто совсем другое.
Потому что если Людмила думает, что умеет быть мелочной — она ещё не видела, как это делаю я.
На следующее утро в воздухе витала особая, знакомая напряжённость. Как в финальном акте спектакля, где только я знала сценарий. Голос Олега разнёсся по дому:
— Эмма! Почему мой флакон с одеколоном пустой?!
Я медленно помешивала кофе, даже не оборачиваясь.
— Коричневый?
Он появился в дверях кухни, держал флакон, будто тот его предал.
— Он почти полный был! А теперь пуст! Что произошло?
Я задумчиво прищурилась:
— А. Это, может, Томас?
— Томас?
— Один из друзей твоей мамы. Сказал, запах напомнил ему о диких днях в Париже. Возможно… немного увлёкся.
Олег просто моргал.
— Он использовал мой одеколон?
— Он был очень… вдохновлён.
Олег развернулся и уставил на спальню. Я сделала глоток кофе. Спокойная. Сфокусированная.
Через полминуты его голос снова эхом разнёсся по коридору:
— Моя коллекция галстуков! Одна из булавок погнута! Кто лазил в мой ящик?!
— О нет, — сказала я очень мягко. — Наверное, джентльмены заинтересовались. Их впечатлила твоя коллекция.
Он посмотрел на меня, как будто я только что подогрела его виниловый проигрыватель в микроволновке.
И тут, как по расписанию, Людмила вплыла на кухню в шёлковом халате с половинкой грейпфрута и улыбкой:
— Доброе утро, мои сладкие! Воздух сегодня просто восхитителен!
Олег повернулся к ней:
— Мама. Твои гости трогали мои вещи?
— Ой, милый, ну конечно нет. Они воспитанные!
— Я пошёл на работу. Мы поговорим об этом вечером.
— Я провожу тебя до двери, — сказала я сладко. — Ты выглядишь слегка… потрясённым.
Когда он надевал пальто, он спросил:
— Ты вчера не брала машину, да?
Я распахнула глаза:
— Я? Нет. Думала помыть, но устала. Ключи оставила на полке в холле.
Пауза.
— О нет. Они вчера восхищались машиной. Друзья твоей мамы…
Олег молча вышел. Через пару секунд с улицы донёсся вопль. Я не вздрогнула.
— Что случилось, милый? — крикнула я с порога.
— Ты… ты ездила?
— Нет, дорогой! Я же говорила. Ключи были на полке. А я upstairs, занималась йогой.
Он посмотрел мимо меня, сжав челюсть. Потом повернулся к Людмиле:
— Мама?
И она впервые за всё это время выглядела растерянной.
— Ну… они действительно восхищались машиной, и… твоя жена позволила…
— Эмма? — перебил он.
Я встретилась с ним взглядом:
— Я не выходила с чердака, любимый. “Собака мордой вниз” оказалась сложнее, чем я думала.
Молчание. Олег покачал головой и вышел.
К полудню он складывал кардиганы Людмилы, будто готовил жертвоприношение вулкану. Отвёз её в квартиру и дал рабочим чаевые, чтобы «закончили в ближайшие дни».
А я? Я ненавязчиво поговорила с Людмилой.
— О, Людмила, — позвала я ласково. — Кстати… пока вы с дамами загорали у бассейна, я устроила джентльменам полноценную экскурсию по дому. Ты меня вдохновила — так приятно делиться тем, что тебе не принадлежит, правда?
Она открыла рот, но слов не нашлось.
Когда Олег вернулся, он рухнул на диван и смотрел в пустоту, как человек, переживший одновременно войну и распродажу, устроенную его врагами.
Я дала ему отдохнуть. А когда он ушёл наверх, позволила себе лёгкую ухмылку.
Я до сих пор видела в голове тех серебристых исследователей — как трогали мраморный пресс-папье на его столе. Как открывали ящики, думая, что это просто декор. Один даже спросил: «Это винтажный Армани?» — держа в руках галстук, как на аукционе.
Я промолчала. Лишь улыбнулась.
Людмила в халате пила вино у бассейна и хвасталась несуществующей коллекцией живописи. А я? Я рассыпала хлебные крошки по дому. Давала её друзьям бродить. Давала им гадать.
Конечно, это был не Томас.
Это я вылила половину флакона и оставила крышку открытой.
И машину поцарапала — слегка, художественно, о почтовый ящик.
А булавка? Перчатки. Осторожно. С уважением.
В тот вечер я напустила ванну с маракуйей, зажгла ванильную свечу и уронила халат на тёплую плитку, как королева, сбрасывающая доспехи.
Дом был тих.
И где-то вдалеке я представляла, как Людмила сидит в своей бежевой квартире и размышляет — что, чёрт возьми, только что произошло?
Потому что когда женщина трогает твой крем, твою ванну — это не о вещах. Это о границе, которую она перешла.
А когда кто-то переходит эту границу — ты не читаешь нотации. Не кричишь. Ты выигрываешь.
И, наконец, с каждым вдохом покоя, я слышала, как сам дом шепчет мне:
Добро пожаловать домой.
